Тод тонет в огромном зеленом пальто, больше похожем на мешок, висящий на тощем теле до самого пола: чудо, что еще не запутался в нем и не упал. Тод боится растерять сны, лежащие в глубоких дырявых карманах. Желание достать ночные видения и положить в более надежное место щекочет пальцы, но как только он ныряет в карманы своего необъятного пальто, тут же засыпает.
«Тод, дружище, это, конечно, проблема, но со стороны такой каламбур», — говорят. Тод думает, что растерянные сны проблема мирового масштаба, но не смертельная, иначе пальто его окрасилось бы в тревожно-синий цвет. Такая вот, получается, обычная трагикомедия, думает Тод.
Говорят: «Тод, дружище», на другие формулировки здесь, в доме, он не откликается. У Тода много друзей — он даже не сможет обнять всех разом, даже если очень захочет, а Тод умеет очень хотеть.
«Тод, дружище, это невозможно», — смеются. Тод думает, что невозможно думать о невозможном, иначе его руки не покрывали бы морщины-паутины.
Тоду двадцать два. Каждый год Тоду двадцать два. Внимательный наблюдатель заметит костлявые руки старика, но не поверит, потому что у Тода какие-то смешные круглые очки, спутанные дреды и надпись на придуманном языке на шее. Тод говорит, что это до абсурдного уморительная фраза, что-то типа «в жизни смерть, в смерти жизнь», но на самом деле — видит Бог, я не вру, — надо лишь поймать взглядом вот эту черточку, и тогда получится глубокомысленное «жопа».
Тод хозяин дома. Он встречает новичков, раскладывая пасьянс («Запах морской пены на северный ветер класть нельзя. Учись, пока я жив», — говорит Тод), и курит чаще, чем дышит.
«Привет, я Тод, твой друг», — молчит.
пук